Увернулся от закрывшегося рядом зонта и перешел на другую сторону, где было меньше припаркованных машин. Как же так, Нана? Не ты ли говорила, что не будет ничего, чего бы мы не знали друг о друге. Основа всего, тот непогрешимый столп, вокруг которого происходила смена солнц. Интересно, вспомнила ли она об этом обещании, обсуждая свою идею с его отцом или с Шоном. Безобидные тайны, никому не делающие больно. Так ты себе это объяснила? Даже интересно, сколько их еще. И так ли все они безобидны. О чем еще из происходящего за его спиной ему следовало бы знать? Мысль о возможной бесконечности этой бездны принесла странное почти садистское удовольствие. Он бы согласился проверить ее темную глубину и коснуться дна. И пусть в ответ всматривается в него сколько угодно, какое это теперь имеет значение.
читать дальше"Я хочу, чтобы ты ушел". Как анафема. Как проклятье. И он послушно идет, выполняя ее последнюю просьбу. О чем ты? Почему последнюю? Потому что ты потерял ее, подсказало отражение в луже на Саус-Мейн, и он онемел. Бешено кружащиеся, образы застыли, скованные в лед. Он оглох и ослеп, но даже сейчас не смог остановиться. Нет, это не так! Вода пошла рябью, словно расхохотавшись в ответ. Он перешагнул ее, не глядя. Так и есть, ты ее потерял. Согласно кивнули ему с окон паба напротив. The sky and the ground*, белое на алом, как название ненаписанного реквиема. Прекрати! Прекрати повторять! Он отшатнулся, резко сворачивая в другую сторону. Перестать говорить правду? С холодным любопытством переспросили его с отполированных перил. Не напоминать, что ты сам виноват? С издевкой уточнили хромированные изгибы проехавшего мимо велосипеда. Да сколько в этом городе отражающих поверхностей, в самом то деле?! Он не выдержал и сорвался на бег. Привычный путь вдруг оборвался тупиком стройки и он, срезая, нырнул в ближайшую открытую кованую калитку. Остроконечная тень легла под ноги, отчеркивая остальную часть дорожки, и холодом пощекотала кожу, приводя в чувство. Он остановился и вскинул голову, вглядываясь во внимательно бесстрастные стрельчатые окна. Середина тысяча восьмисотых. Церкви-близнецы. Вспомнились какие-то отрывки из болтовни Шона, с которым невозможно было идти по городу и не получить архитектурную экскурсию в подарок. Но его самого завораживали вовсе не линии арок или искусность резьбы. История. Время волнами плещет в серую кладку, проносит мимо утлые суденышки людских жизней, а окна все так же смотрят на него, как смотрели на поколения до и будут смотреть на следующих за ним, когда он рассыпется в прах. Пойманный в петлю пришедшими образами, он сам не заметил, как переступил порог.
Громкий звук шагов эхом отразился от бело-коричневых квадратов пола, он поспешно опустился на ближайшую скамью и нерешительно замер. Закатное солнце подсвечивало витраж над алтарем, горело золотом стоек со свечами и мягкими бликами очерчивало зал, оставляя едва ли не его одного пребывать в тени. Тишина обняла за плечи. Он встретился взглядом со стоящим у ближайшей колонны святым и, вздрогнув, опустил глаза, снимая очки и закрывая лицо рукой. Если Он читает в душе, то его-то сейчас залита таким, что обычно не берут с собой в храмы. Зачем он пришел сюда? Просить отпущение грехов? Очень смешно.
Твоя жена - святая, а ты - идиот. Так ты говорил, отец? Но святых не любят так, как он любит ее. Святые для всех, а он делиться не намерен. Его поклонение совсем иного толка. На воскресной мессе ему не научат. Если бы только она была здесь. Образ черных волос и струящихся белых одежд заполнил все его существо. Разве можно единожды коснуться и не пожелать большего...
Резко вскочил на ноги, едва осознал, где сейчас находится и что представляет. Но, к чему врать. Не перед этим алтарем он жаждал открыться. Если уж каяться, то перед ней. Если принимать наказание, то из ее рук. Ошеломленный собственным кощунством, он сделал несколько шагов назад.
- Ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen...* - прошептал едва слышно прежде чем выйти вон.

___________
*(англ.) небо и земля.
*(лат.) молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.