второй ракурс

Если протянуть руку, то можно почти почувствовать, суметь представить до покалывания в подушечках, как соприкоснутся их пальцы.
- У тебя сейчас холодные руки?
- Не знаю, - пожимает плечами и почти одновременно прикладывает ладошку к щеке, - мм, - отрицательно мотает головой, - похоже, что руки теплее, чем щеки, - рассмеялась, держась за лицо обеими руками и смешно надуваясь.
Он заражается ее смехом, с удовольствием глядя на ее дурачества.
- Начнем?
читать дальшеСогласно кивает, придвигаясь. Край стола упирается в ребра, но и это, увы, недостаточно близко.
- Нани о васуремасу? – легко повела рукой от виска, словно бы одно за другим выпустив на свободу два легких облачка, пушистых как барашки. Обрадованные, они резво пустились вверх, а потом и вовсе перестали быть заметны глазом.
- Эээй! – помахала рукой перед камерой, не уверенная, замер ли он сам или изображение опаздывает.
- Прости, - спохватывается, прикладывая ладонь ребром к середине лба, извиняясь разом на двух языках.
- Не отвлекайся! – сурово свела брови, но совсем забыла про улыбку.
- Все-все! – поднял руки, что сдается.
- Вот! Так и держи! Где мой привет?
Кивает, что понял, и уже почти ответил, осталось только согнуть указательные пальцы на обеих руках.
Отрицательный взмах ладони прерывает его.
- Има ва нан дзикан десу ка? - новый взмах ее рук, и вот они уже стали стрелками часов.
Задумывается, потом смотрит на время и, наконец, понимает, о чем она. Ну, вечер так вечер. Сейчас, только сумерки сгустить руками.
Смешно играет ладошками, радуясь, что он понял ее.
- Спасибо! – кивает, поднимая установленную на руке другой ладонью дверцу.
- Сенсей ва уресии! - всего два слова и сказал, но как же искренне и неподдельно умеет она радоваться этим несмелым и таким неловким шагам. Всегда переходит на свой родной, когда начинает говорить жестами. Ему так даже больше нравится. Можно учить два языка сразу. Сенсей. Надо же уметь так грозить пальцем, произнося это слово. Был бы он маленьким сейчас, это еще неизвестно кого бы рисовал спустя столько лет.
- Рёсин ва… - замотала головой, опомнившись, - мм, то есть, родителей, я хотела сказать, перечисли.
- О-тоо-сан, - послушно начинает он сам невольно вспоминая первым японское слово, но тут же замечает понарошку нахмуренные брови.
- Зачем сгибаешь? Понимаю, что, наверное, лет ему уже много, но он же не дедушка еще! – прячет смех в кулачке. Подумалось, что если в этот момент попросить разжать его, то смех выкатится шариками бликов и зазвучит уже сам по себе.
- Машинально! – делает честные глаза и повторяет, старательно следя теперь, достаточно ли хорошо выпрямлен большой палец. Проводит по щеке указательным, тут же понимая, что забыл побриться сегодня. Вот черт. Хотя качество изображения все равно чуть меньше чем отвратное.
- Цурай ка? – положила камень на руку, да еще и повернула, как закрыла на замок.
- М?
- Трудно?
- Немного, покажи еще раз.
- Что?
- Как мне трудно, - губы невольно сами возвращаются от серьезной сосредоточенности к улыбке.
Поднимает руку повыше, чтоб ему было видно. Выхватывает из воздуха камешек. На тыльную сторону его и провернуть. Ловко. Даже ладонь ее вздрагивает так как нужно. Как если бы она и правда положила на нее этот самый «цурай».
Замечает его задумчивость и истолковывает ее по-своему.
- Канасими као ситэнаииии! Не делай грустное лицо!
Какое тут грустное, когда так здорово видеть, что вот эти слезинки сейчас – только магия рук и больше ничего.
- Корэкара…Сенсей то иссёни… - на последнем слове два указательных соединяются друг с дружкой так близко, что не остается между ними и миллиметра пустого расстояния. Пришедшая ассоциация наполняет жест совсем иным смыслом. Вместе. Верно. Условный знак, тайный сигнал, которого он, кажется, только и ждал, чтобы решиться.
- Нанако… - вряд ли она слышала его голос, внезапно ставший почти шепотом, только руки сработали предельно четко. Возможно, впервые.
Удивленно опустила руки вниз, ожидая, что он хочет сказать.
Ни в один из экзаменов не билось так сердце, как сейчас. И не было так до дрожи страшно не справиться. Долго же он собирался сказать. И она замерла и ждет. Внимательно и чуть вопросительно. Но весь воздух из легких как вытянули, и слова завязли в образовавшемся внутри вакууме. Произнести что-либо вслух стало вмиг абсолютно невозможным, но в накрывшей панике блеснул спасительный луч, за который он и ухватился. У него есть выход. Такой неожиданный и совершенно простой.
Невозможно ошибиться в последовательности. В самом важном нельзя ошибаться.
Указать на себя, накрыть сомкнутую в кулак руку ладонью так нежно, насколько способен, представляя под ней вовсе не свою, а ее руку, и поставить точку, не давая ей сомневаться, повернув указательный палец к ней. От сердца к сердцу.
И ни в коем случае не дать ей повернуть руку, скрыв от него ладонь! Снова на нее, на себя, а потом – распускающийся цветок. У нее он выходил такой прекрасный. Тот самый символичный лотос представляется ему всегда. И каждый лепесток такой нежный и хрупкий. Почему-то бесконечно стыдно за рубленость собственных фраз. При всем желании не таких воздушных, а может по-мужски резких, слишком грубых…
- Нана, ты что? Плачешь? – почти вскакивает со стула. Резко и невыносимо больно от того, что он так далеко и больше ничего не может сделать для нее сейчас.
Только движение ладошек сквозь тихие всхлипы: Не плачу. Радуюсь.

@темы: история, Нана, их жизнь, Грегори