- Дедушка?
- А, Ирэй. Заходи, - он кивает, разрешая войти.
Она осторожно, с легким стуком задвигает за собой дверь и проходит в комнату. Знакомый запах чернил, книг и полированного дерева. Эмакимоно и гравюры на стенах. Толстые тома на полках, все в идеальном порядке. Он склонился над бумагой, что-то неторопливо дописывая. Она старается даже дышать потише, чтобы не помешать. Собирается сесть в углу, дожидаясь, когда он освободится, но останавливается, потому что он подзывает ее к себе.
- Ирэй, подойди сюда.
читать дальшеОна проходит и опускается рядом. Он придвигает к ней только что написанное письмо.
- Смотри внимательно. Можешь прочитать какие-нибудь кандзи?
Она наклоняется чуть ближе, пробегая по строчкам глазами. Его каллиграфический почерк всегда трудно читать. Каждый иероглиф словно картина, мазок кистью, сплетается с другим, обретая смысл.
- Вот! Это – человек, - тихо произносит она, указывая на строчку.
- Хорошо, - произносит он и кивает, и она чувствует внутри радость, ведь это была большая похвала.
- А теперь подумай, почему он пишется именно так.
- Потому что похож на человечка с ногами, - через минуту размышлений предполагает она.
- Возможно, в школе научат именно так. Но я хочу, чтобы ты заглянула дальше. В самую суть. Потому что, когда видишь суть, ничто не собьет тебя с пути. Так вот представь: человек живет совсем один. Ему не на кого надеяться. Не с кем делиться радостью и горем. Это хорошо?
- Нет. Ему будет грустно.
- А что нужно ему тогда?
- Друг!
- Хорошо, возьми кисть.
Она послушно протягивает руку к открытой коробочке на краю стола, благоговейно, затаив дыхание, беря из нее кисть для каллиграфии. Он отодвигается в сторону, освобождая ей место.
- Возьми чистый лист и напиши первый элемент.
Она кладет лист перед собой с тихим шуршанием, нарушающим тишину. Заносит руку с кистью, которую обмакнула в чернила. Он поправляет ее руку, чтобы кисть оказалась перпендикулярно листу. Она медлит, а потом опускает ее, касаясь бумаги. Выводит линию.
- Плавней, - он без лишних слов убирает листок и кладет перед ней новый. Она закусывает губу от усердия и пробует еще раз.
- Еще раз. Все чувства твои сейчас должны быть не тут и не тут, - он легко касается поочередно ее головы и груди, - они должны быть здесь, - касается он запястья, - собери их вместе. И потом пиши.
Она пытается сделать так, как он говорит, заворожено глядя на бегущую от кончика кисти линию, и даже зажмуривается в тот момент, когда отрывает ее от листа.
- Вполне. Хорошо. Уверенней. Не позволяй руке дрожать. Помни, что линия всегда отражает тебя.
Кипа исписанных листков растет на углу стола, а чистых становится все меньше. Наконец, он прерывает ее, удовлетворенно кивая.
- Намного лучше, чем в начале. А теперь посмотри на эту линию. Какая она?
Она смотрит на листок, не отрываясь, боясь, что-нибудь упустить.
- Она как будто сейчас упадет.
Он кладет руку ей на плечо.
- И как же быть?
- Нарисовать вторую, - догадывается она.
- Попробуй.
Она выводит вторую линию, аккуратно, как только может.
- Что теперь ты видишь?
- Они друг на дружку опираются. И поэтому не падают.
- Верно, Ирэй. Совершенно верно. Вспомни теперь про людей, у которых есть друзья.
- Они друг другу помогают!
- Именно поэтому в этом кандзи две линии. Это поддержка, любовь, помощь, сострадание. Понимаешь меня? То, что делает человека человеком. Без этого он просто покосившаяся линия, обреченная рано или поздно упасть. Не забывай об этом.
- Хорошо, дедушка. Я не забуду.
- Отлично. Думаю, пока хватит писать. Ты уже устала.
- А…
- Да, Ирэй?
- Можно снова послушать стихи? Из той книги.
Кажется, он настолько же доволен, насколько поражен ее желанием.
- Можно. Только для этого мы выйдем на крыльцо сада. Бери книгу и пойдем.
Он дожидается, когда она возьмет с полки толстый том и открывает сёдзи, пропуская ее вперед. Легкий ветерок, ворвавшийся в комнату, подхватывает пару листков, разбрасывая их по столу, но на этот небольшой беспорядок сейчас никто не обращает внимания.

Раскрывает книгу и откладывает в сторону яркую закладку, всю усыпанную цветками сакуры, немного неровно вырезанными из розовой и белой бумаги. Девочка садится рядом с ним, свесив ноги с крыльца, но не болтает ими, а старается сесть также прямо, как держит спину дедушка. Пока она устраивается, один из сандалий, на самом деле великоватых ей, падает с ноги. Он прячет улыбку.
- Продолжим с того же места.
Она не успевает поднять сандалий и поспешно кладет руки себе на колени, замирает, готовая слушать.
- Fuji no kaze ya/ oogi ni nosete/ Edo miyage
(Ветер с Фудзи-горы
подхвачу на веер –
пусть будет гостинцем из Эдо!)
Она закрывает глаза. Босая нога чувствует легкий ветер, прохладный, струящийся под домом, куда не достают лучи солнца. Вспомнилась открытка, которую дедушка прислал на о-ханами: Фудзи в обрамлении облаков и словно в рамке из веток сакуры. Она знает, где это. Вот бы посмотреть хоть издалека. Но по правде. И привезти тоже с собой что-нибудь бы…
- Ирэй.
- Да? – она поспешно открывает глаза, чувствуя, как тяжелая книга ложится ей на колени.
- Запомни то, что видела, что чувствовала. Сердце тебя не обманет.
- Я представила открытку. Ту, что с Фудзи-сан, - рассказывает она ему.
- Хорошо. Так лучше понять, насколько прочна связь между стихами и картинами, что ты видишь. Уметь писать их словами вместо кисти – не менее великое искусство.
Она слушает его, водя рукой по строчкам, пытаясь узнать слоги или слова.
- Ты научишься читать. Но куда сложнее читать и видеть не слова, написанные тушью. Некоторые так и не постигают эту премудрость. Пока ты только слушаешь, буквы не отвлекают твой внутренний взгляд. Помни, чему стоит уделять больше внимания.
- Хорошо, дедушка.
- Вернемся к хайку. Как думаешь, почему он берет с собой только такой подарок?
- Вы рассказывали, что он был очень бедный, - после небольшой паузы произносит она.
- Ты правильно запомнила. И, уверен, не только это, - не без удовольствия соглашается он, - а что бы привезла на его месте ты? – вдруг обращается он к ней, чуть наклоняясь, чтобы видеть глаза внучки.
Девочка смущенно теребит ткань юката.
- Что-нибудь вам с бабушкой. И маме с папой. Такое же красивое, как та открытка.
- А себе?
Несколько раз она уже открывает рот, чтоб рассказать о пришедших в голову вещах, но почему-то каждый раз колеблется и продолжает молчать.
- Знаешь, привезти, безусловно, можно все, что угодно. Но на самое главное тебе будут не нужны деньги.
Она удивленно смотрит на него, как будто сомневается в его словах.
Он улыбается ей, уже не пряча эту улыбку.
- Воспоминания, Ирэй. Их нельзя купить или продать. То, что ты видела и пережила – бесценно. Хорошее или плохое даже не так важно. То, из чего состоим мы – наша память. Точно так ты помнишь, что я рассказывал тебе про Басё. В тот момент, когда ты услышала, увидела, почувствовала - оно стало твоей частью. Вот что стоит беречь больше, чем все сувениры. Беречь в своем сердце. Все это в точности прописано в кандзи.
Он поднимается, возвращаясь в комнату, и приносит листок с кистью, на глазах у девочки выводя на бумаге иероглиф.
- Ты учишься писать слова. Они в ответ многому могут научить тебя. То, что я написал и есть «воспоминание». Сердце и глаза – части этого кандзи. То, что ты видишь глазами, отпечатывается внутри тебя. Видеть сердцем. И видеть в сердце.
Она молчит, но он знает, что она запоминает. Уже много раз он убеждался, что она не упускает нить, пусть и понимает в силу возраста еще не все.
- А посмотри сюда, - он показывает ей на строчку, занимая ее мысли более легким, - это – веер. А вот его часть, - он закрывает краем пальца верхний элемент.
- Как будто крылышки!
- Так и есть, Ирэй. У них с веером много общего, да?
- Они легкие! И в них ветер.
- Да. А сейчас – беги. Принесешь мне с прогулки ветер с реки.
Она смеется и спрыгивает с крыльца, подбирает сандалий и пытается надеть на ходу. Уже у ворот оборачивается, чтобы помахать дедушке, стоящему на крыльце с закрытой книгой в одной руке и с закладкой в розовый цветочек, которую он, возможно, по рассеянности забыл вложить обратно, в другой.